С некоторым удивлением обнаружила, что египетская мифология, при всей её современной популярности, в античную эпоху оставалась явлением сугубо локальным. В отличие от греческих мифов, которые свободно кочевали по Средиземноморью, истории об Осирисе и Исиде редко переступали границы долины Нила (при этом египетские культы, в отличие от мифов как нарративов, выходили за пределы Египта).
Когда Александр Македонский завоевал Египет, а его преемники — Птолемеи — утвердились там как правящая династия, они попытались встроить египетскую религиозную традицию в эллинистический культурный контекст, но ничего толком не вышло. В отличие от других регионов, где греки легко ассимилировали местных богов, попытка создать универсальное божество — Сераписа, гибрид Осириса-Аписа с чертами Зевса и Аида — там закончилась тем, что культ прижился только в космополитичной по тем временам Александрии. Для коренных египтян Серапис остался не более, чем политическим суррогатом.
Я много об этом думаю и склоняюсь к мысли, что корень несовместимости лежит в самой природе египетских мифов. Они не были рассказами в привычном смысле. Тексты пирамид и Книга мёртвых — это не литература, а ритуальные формулы, где важна не фабула, а точное произнесение слов. Когда жрец Гелиополя декламировал гимн Ра, он не просто вспоминал миф о солнечной барке, а через точное воспроизведение священных формул как бы поддерживал миропорядок (Маат) и помогал богу одолеть хаотического Апопа.
Из-за той же ритуальности эти мифы были неотделимы от ландшафта. Сет убивает Осириса не где-нибудь, а в 17-м номе Верхнего Египта. Исида прячет Гора среди тростников именно в дельте Нила. Даже загробное странствие души дублировало реальную географию — 12 пещер Дуата соответствовали не только ночным часам, но и, по некоторым данным, конкретным помещениям в храмовых комплексах. То есть это было мышление, встроенное в пространство.
Всё изменилось в 1798 году, когда солдаты Наполеона случайно обнаружили Розеттский камень, последующая расшифровка которого не просто открыла доступ к древним текстам, но создала принципиально новый культурный феноме — египетскую мифологию, оторванную от исходной ритуальной почвы.
Я сейчас читаю о древнееврейской мифологии и много думаю, почему знание о её добиблейских пластах, мягко говоря, непопулярно. Возможно, причина в том, что еврейская традиция не прерывалась. В отличие от египетской, она продолжала жить, развиваться и очищать себя от всего, что считалось внешним. Раввины, редактируя и комментируя священные тексты, устраняли ханаанские влияния и формировали теологически выверенный канон. Египетская же религия оборвалась вместе с храмовыми культами в IV веке, и это позволило перезапустить её уже как культурный конструкт, т.е на новых условиях и без оглядки на живых носителей.
Подлинная египетская традиция с её сложной теологией оказалась куда менее удобной для массовой культуры, чем её стилизованный двойник. Когда в 1922 году вскрыли гробницу Тутанхамона, мир вновь впал в египтоманию, но восхищался уже не мифами, а золотыми артефактами и историями о проклятиях. Даже Таро, изначально средневековое изобретение, обрело «древнеегипетское» происхождение, потому что сакральный брендинг всегда продается лучше.
И всё же главный парадокс для меня вот в чём: мёртвая традиция оказывается куда более податливой современности, чем живая.
Вчера вечером написала знакомому раввину — хотела обсудить несколько мифологических нюансов. Он ответил, что, цитирую, с радостью поговорит, но только после поста, так как в пост нельзя радоваться. Мне кажется, этот ответ идеально иллюстрирует живую традицию, в которой даже простой разговор о мифах до сих пор подчинен ритму религиозного календаря. Вот вам и разница между живой традицией и мёртвой.
3
Показать ещё
