Революция — это не бунт, а успешная инновация, ставшая структурой. Вопреки школьным шаблонам, настоящая революция происходит пошагово, а не мгновенно и кроваво. Главный ее признак — переход общества на более высокий уровень организации.

Неолитическая революция – переход от охоты и собирательства к земледелию и оседлости, появление излишков пищи, разделения труда и городов. Промышленная революция – механизация, энергия угля, пара и электричества. Информационная революция – ЭВМ, коммуникации и автоматизация.

Революционер — не тот, кто ломает старый порядок, а тот, кто создаёт новый. Пашет землю под ругань охотников, ставит станок, тянет провода и пишет код. Революционер – тот, кто делает новое реальностью, прежде чем общество понимает её необходимость.

Революционер действует не из выгоды, а из видения нового будущего. Он не приспосабливается к миру ради лучшего для себя, а приспосабливает мир к лучшему для всех.
…
1917-й в России стал не революцией, а её провалом — крахом, который отбросил общество вниз. Ленин ошибся, переоценив тактику и недооценив этику. Он не понял, что бюрократ сильнее идеалиста в медленной борьбе за контроль над организацией. Эта ошибка привела к появлению в команде Сталина. Отсутствие у большевиков формализованной этики и этической фильтрации, свободный набор в партию после её победы привели к тому, что в партию хлынули самые опасные враги революции – псевдореволюционеры-оппортунисты ("ищущие своей выгоды"), готовые притвориться революционерами ради выгоды, статуса и должностей. Сталин выстроил из них "русский Термидор", возродив ужесточенную версию старой власти: царь-генералиссимус, дворяне-номенклатура, догматическая госрелигия марксизма и опричные чекисты. Все революционеры были истреблены. Это была контрреволюция, прикрывшаяся шкурой убитой и освежеванной ею революции.

Во Французской революции XVIII века, в русской 1917, в кубинской 1959 революционеры боролись за справедливое общество, роялисты удерживали узурпацию, оппортунисты притворялись революционерами и, попав на их плечах во власть, становились новыми узурпаторами. А под всеми ними стояла масса — зависимая, боящаяся перемен, больная стокгольмским синдромом.

Главное различие между ними — этика.

Этика революционера – изменение общества к общей выгоде. Этика оппортуниста – личная выгода в ущерб обществу. Этика массы – подчинение ради выживания.

Спустя столетия этот расклад не изменился. Общество несовершенно, поэтому революция снова стоит на пороге и стучит в дверь истории. Автоматизация лишает работы миллионы, растёт гигантский класс без будущего, уличные взрывы становятся неизбежными.

На этом фоне богатеет узкий класс присвоивших выгоды автоматизации. Бенефициарами жизни остаются те же самые оппортунисты, которые умеют сговариваться для перехвата управления. Это было в Париже, Петрограде и Москве — и будет снова, пока общество само не станет властью, которую в принципе невозможно узурпировать.

Революция будет вшита в устройство этого общества как институт непрерывного самосовершенствования и восхождения. Любая инициатива в нём сможет быть выдвинута любым человеком и рассмотрена большинством, и большинство будет солидарно нести ответственность за своё "за" или "против".

Такой структурой горизонтальной власти-общества является DAO: этика как моральный кодекс правил, децентрализация, прозрачные протоколы, общее голосование. Они превращают власть из узурпационной пирамиды в сеть равных. Там, где нет вершины, нечего захватывать, и нечего узурпировать.

И если мы не хотим повторить ошибки Ленина и избежать очередного краха, хаоса, крови и пришествия новых узурпаторов под лозунгами "всё во благо народа", нам нужна цифровая инфраструктура управления на основе этики истинной революции, которая есть не бунт, а восхождение.

Именно это и строит ДАО Русь.

Вот тут ключевое, братец:

Отсюда вся техника подавления общества сводится к своевременному устранению или подавлению его потенциальных лидеров, чтобы не допустить упорядочение ими общественного сознания в нежелаемом для текущего режима направлении.

По этой причине Моисей что дает евреям? Правильно - закон. Каменные скрижали. Цари и лидеры приходят и уходят, каждый из них человек, со своими хотелками и приколами, но закон - вечен. Он мерило любого лидера, царя, его деятельности, его хотелок, это такой промт, короче, по которому ты понимаешь: туда тебя ведут или не туда. А если не туда, то чего же и как делать? На этом этапе появляется нужда в толковании. Ренессанс иудаизма в Европе с возникновением новых течений и учений различных раввинов. То есть закон говорит «что делать», а учителя-раввины-толкователи говорят «как это делать». В итоге нет каких-то конкретных лидеров (хотя на кого-то конкретно и завязываются международные связи и сети), а есть мощный стимул энергии, порождающий саму структуру отношений, ставящий цели, аккумулирующий людей вокруг себя, даже если они евреи на 1/16.

Гюстав Лебон первым описал толпу как эмоциональное, внушаемое, эротизированное существо. Она ищет центр гравитации – фигуру, которой можно доверить волю.

Фрейд в «Психологии масс и анализе Я» развил это: лидер становится объектом либидозной идентификации толпы. Человеческая масса любит его так же, как ребёнок — отца, или женщина — мужчину, отождествляясь с ним через эту любовь.

Утрата объекта-лидера приводит толпу к распаду и атомизации, когда каждый чувствует себя в ней одиноким.

Массовое либидо не может удерживаться на абстрактной идее или символе. Чистая идея возбуждает разум, но без поддержки чувства он бессилен. Символ — слабый катализатор, если за ним нет человеческого лица. Лицо даёт возможность любить, ревновать, ненавидеть, защищать, обращаться к нему хотя бы мысленно. Это эмоциональный канал, через который циркулирует энергия массы.

Политическое либидо имеет двухфазный цикл. Очарование — катексис: толпа отдаёт энергию лидеру. Разочарование — декатексис: отнятие либидо, перераспределение на новый объект. Каждая революция требует новой фигуры, потому что массовая энергия не переносима без посредника-человека.

Массовое либидо женственно по структуре: ему нужен объект, который можно любить и которому можно подчиняться. Поэтому любой радикальный сдвиг в истории оформляется не лозунгом, а лицом. Лидер — не просто менеджер изменений, а русло коллективного влечения к образу будущего. Без него толпа разливается в стороны, как река, которая не знает, куда ей течь.

Поэтому самая недовольная и огромная масса безопасна для самого слабого и малочисленного угнетателя, пока у неё нет лидера. Так электричество бессильно, пока рассеяно в виде одиноких электронов.

Массовое недовольство — лишь потенциал, но не сила. Пока в нём нет центра, оно существует как броуновское движение частиц — шум, жалобы, бытовая инерция. Люди могут быть злы, обездолены, унижены, но без лидера их энергия рассеивается в быту, сплетнях и злословии.

Лидер создаёт направление разряда, превращает хаос эмоций в ток. Через идентификацию и катексис масса перестаёт быть множеством и становится телом воли — армией, партией, движением.

Социальное напряжение – накопление заряда. Ионизация — появление символов, слов, образов, в которых массы узнают свои чувства. Лидер запускает упорядочение энергии в действие. Революция – разряд молнии.

Отсюда вся техника подавления общества сводится к своевременному устранению или подавлению его потенциальных лидеров, чтобы не допустить упорядочение ими общественного сознания в нежелаемом для текущего режима направлении.

Обращаясь к примерам прошлого, можно увидеть, что это так и работало всегда.

Либидо нуждается в объекте. Фрейд называл это катексис — направление психической энергии на объект, идею или человека, эмоциональный и ментальный "заряд", который мы вкладываем в некое определенное не-Я.

Катексис — одно из тех слов, которые объясняют полжизни, если вдуматься.

Когда объект теряется — смерть, утрата, разрыв, разочарование — катексис обрывается. Но энергия остаётся. Возникает состояние, которое Фрейд называл меланхолией: часть Я идентифицируется с утраченным объектом, и переживает разрыв с ним как частичную смерть себя.

Освободившееся от катексиса либидо не исчезает, а ищет новый объект (перенос, замещение), обращается внутрь (аутоэротизм, депрессия, самонаказание), перерабатывается (творчество, вера, идея).

Пока новый объект не найден — Я страдает от вакуума, боли, тоски, потери смысла.

Катексис активирует системы вознаграждения и привязанности (дофамин, окситоцин). Когда он прекращается, нейрохимическая петля "ожидание–удовлетворение" ломается, как при зависимости.

Человек не может жить без катексиса. Либидо нужен объект. Неважно, что — человек, идея, вещь, работа, Бог. Важно, что мы вкладываем в это часть своей жизненной силы.

Пока катексис жив — энергия либидо течёт к нему и от него, мир полон смысла. Когда объект исчезает или предаёт — поток обрывается, энергия остаётся без адреса. Начинается тоска, пустота, апатия. Лишённая объекта энергия начинает разрушать самого носителя.

Каждая группа, нация, партия имеет свои внешние объекты — лидеров, символы, образы. Это и есть коллективный катексис: народ инвестирует в них своё либидо — веру, надежду, чувство справедливости, страх, восхищение. Исторические фигуры становятся сгустками проекций, аккумуляторами коллективной энергии.

Когда люди спорят о Петре I, Грозном или Сталине, они не выясняют факты, а сталкивают свои катексисы. Один защищает чувство порядка и силы, которое дарит его катексис. Другой защищается от насилия над своим катексисом свободы и правды. Факты – лишь декорация, битва идёт между полюсами эмоциональной вложенности.

Современное общественное сознание — экосистема массового катексиса. СМИ и соцсети создают объекты (лидеров, символы), аудитория накачивает их вниманием и эмоциями, разочаровавшись, откачивает энергию и переносит на нового. Отсюда циклы: культ → усталость → обесценивание → новый культ.

История в этом смысле — не череда фактов, а динамика привязанностей и отвержений. Политика — не только борьба за власть, но и борьба за право быть объектом любви, страха или надежды. Иногда в форме насилия, если любви нет.

"Нравится, не нравится, терпи, моя красавица".

Создание новой политической идентичности и бренда — это сотворение объекта для либидо, который вызовет катексис — массовый или нишевой. Психическая инженерия.

Чтобы идея зажила, она должна стать объектом катексиса — носителем коллективного либидо, влечения к смыслу и образу. Дальше запускается поток энергии — вера, преданность, энтузиазм, агрессия к чужим.

Массовый катексис — через широкие архетипы: отец, мать, родина, враг. Нишевой — через чувство избранности, интеллектуальную или моральную миссию. Оба типа требуют не логики, а эмоционального резонанса: любви, надежды, веры.

Подлинная идентичность рождается из коллективного опыта, боли и мечты. Симулятивная — создаётся пропагандой, маркетингом, держится, пока сохраняется давление, и исчезает вместе с ним.

Создание политической идентичности — акт символического соблазнения. Нужно не просто придумать лозунг, а построить сосуд, в который сама потечёт человеческая энергия, в вечном поиске огня и удовлетворения. Без катексиса идея мертва, как икона неизвестной религии.

Слухи о том, что Пригожин жив, отражают две вещи.

Во-первых, это вопрос о его реальной политической роли в мятеже летом 2023. Пригожин никогда не претендовал на власть, он всегда был только коммерс до мозга костей. Его конфликт с Шойгу и Герасимовым носил не политический, а корпоративный характер борьбы за ресурсы и автономию. Его финансовая и медийная сила зависела от контрактов с Минобороны и покровителей в окружении президента. Поэтому внезапный прыжок на Кремль с реальными жертвами к его фигуре никак не клеился.

В то время как «Вагнер» представлял собой сеть боевых профессионалов без единой идеологии. Для них Пригожин был фронтменом, а не стратегом. Стратегами мятежа, очевидно, были они.

24 июня 2023 года Путин провёл переговоры с Пригожиным через посредников Лукашенко и директора ФСБ Бортникова. После разговора "Вагнер" остановил движение и объявил "возврат в лагеря". Обвинения по статье о мятеже были сняты.

23 августа 2023 года Пригожин вместе с Уткиным и Чекаловым официально погиб в Тверской области в авиакатастрофе: "кидались гранатами под кокаином". И если после этого Пригожин на самом деле оказался жив, то это значит, что он просто не сел на тот самолёт. А сели только они. А он сел на рейс в Венесуэлу. Думаю, простой логический вывод из этого каждый может сделать сам.

И второе. Слухи о "живом Пригожине" – на самом деле не о человеке, а о дефиците субъектности в России. В отсутствие свободы общество создает себе мифы из любого политического завихрения. И это немного грустно, хотя и совершенно закономерно.

Читая о временах Великой Французской революции, понял ключевое отличие от нашей ситуации.

Французы 18 века намного сильнее зависели от дохода и имущественных прав, налоги и сборы несли прямую угрозу их жизни, неравенство сословий было юридически грубым и зримым, вырождение аристократии – абсурдно-наглядным. И политическая борьба для них была жизненной необходимостью.

Сегодняшние условия позволяют большинству сосредоточиться на своей частной выгоде, игнорируя общие проблемы права и власти. Отсутствие острой угрозы влечет ослабление стимулов к борьбе за свободу воли.

В 18 веке "несвобода" означала угрозу жизни – голод, произвол, тяжелый труд на истощение, сейчас "несвобода" это скорее некоторое сужение зоны комфорта. Потеря политических прав сегодня не ведёт к голодной смерти, и это ослабляет инстинкт сопротивления.

Французы 18 века активно объединялись для борьбы в союзы: цех, общину, город, третье сословие. Сегодня же человек больше полагается на личную приспособляемость к системе: связи, лазейки в законе, взятки. Горизонтальные союзы (церковь, партии, профсоюзы, движения) подмяты системой — остаётся выживание в одиночку, при котором рациональнее не бороться, а приспособиться.

Потребление 18 века было простым и скучным занятием. Сегодня потребление гипертрофировано и даёт ощущение личной псевдосвободы, приглушая потерю реальной субъектности и потребность в ее восстановлении. Борьба за свободу политической воли кажется на этом фоне устаревшей нишей для одной из субкультур.

Воля к свободе зависит от непосредственного жизненного давления. Когда это давление слабо, комфорт и безопасность стимулируют пассивность и подчинение. Свобода перестала быть инструментом выживания и стала абстракцией, а большинство не воюет за абстракции.

Итого, в 18 веке свобода была проблемой выживания, а в 21 стала проблемой абстрактного смысла жизни. И пока вопрос свободы не станет снова таким же больным, как у французских крестьян, для большинства комфорт без свободы будет важнее свободы без комфорта.
…
Но парадокс в том, что система как будто осознает это и стремится исправить. Завоевания ВФР – свобода, равенство, братство – шаг за шагом отменяются, возрождается "неодворянство", несменяемость власти, формируются новые династии элит с фиксированными привилегиями. Шаг за шагом упраздняется равенство перед законом и судом.

Система закручивает гайки на один оборот – убеждается в отсутствии сопротивления общества – и закручивает гайки еще на один оборот. В экономике: пенс.реформа, рост НДС, акцизы, утильсбор, технологический сбор и тп. В политике: выборы, иноагентство, штрафы и сроки за дискредитацию. Шаг за шагом, оборот за оборотом.

А это значит, что в конце концов обороты будут закручены до того же предела, что и у французов в 1789. Станет больно. И свобода перестанет быть абстракцией.

В ожидании этого момента самое умное, что можно и нужно делать сейчас – развивать теоретическую базу, язык свободной воли. Монтескьё дал схему разделения властей. Вольтер приучил к свободе мысли от священных догм. Дидро и энциклопедисты распространяли идею рационального общества без сословных привилегий. Руссо внёс идею народного суверенитета: "общественный договор" и "народ — источник власти". Сийес сформулировал идею нации... Через какое-то время Маркс показал системную природу капитала. И время размышлений кончилось.

Всю эту работу нам нужно продолжить и развить у себя в реалиях России 21 века. Поле тут абсолютно непаханое. Откройте ленту, и вы увидите сплошной ресентимент – мораль рабов, то злобно ворчащих на господ, то пытающихся заслужить их любовь, но даже не задумывающихся о жизни без этого рабства, о том, как её добиться, и какой она будет.

Ответ прост: сейчас свобода действительно и не нужна массам. И нет смысла их в этом винить. Почётная роль одиночек – смотреть и видеть далеко наперёд, создавая инструменты, которые потребуются массам в будущем.