«Оставь надежду, всяк сюда входящий.»

Я, конечно, не специалист по западной средневековой литературе, но смело готов вступить в философский спор с неким товарищем Алигьери насчёт представления ада. Как по мне, его жалкие потуги изобразить вечные мучения и страдания не имеют ничего общего с действительностью: он рассуждает как дилетант, не имея даже поверхностных познаний о предмете своих утверждений. Это всё равно что мой восьмимесячный сын рассуждал бы об адронном коллайдере. Нет, сеньор Данте, вы не знаете — да и не можете знать — потому что «глазок» в ад, его пробная версия на земле, появился куда позже вашей смерти. И в отличие от вас, мне «посчастливилось» туда заглянуть.
Я думаю, человечество бродит вокруг Истины, но не может ухватить её за хвост, получая лишь маленькие её осколки, которые оно, подобно цветным стёклам, вставляет в витражные окна разных религий и философских учений. Ибо я уверен, что карма, которую с лёгкой руки придумали индусы, вполне сочетается с мучениями христианских грешников в преисподней. Размотаем клубочек.
В отличие от восточных братьев, у нас перерождения не в чести. С чем помер — будь добр жить жизнь вечную. Вот только где — выбор невелик, как в той загадке про стулья.
Поэтому, как мне кажется, когда твои весы кармы перевешивают в ту или иную сторону, нам, бренным смертным, выдаётся пробник — демоверсия, куда твоя душа отправится. Коль добр ты и дела творил бескорыстные — вот тебе билет на Бали. Но коль мутен ты — то волею судеб рано или поздно окажешься в очереди в отделении Почты России.
Как вы уже поняли, вселенная (или что ещё), подмигнув, тонко намекнула мне о моём положении.
Я попал в маленький филиал Ада, где царят безвременье, тоска, хаос и хамство. Бездарное, томительное ожидание медленно высасывает твою душу; сгорбленные силуэты сотрудников, подбором которых занимался лично Сатана, неспешно, будто паря над грязным полом, снуют из стороны в сторону. Едкими голосами, словно кислотой, они разжижают твои последние мысли о спасении. Безвыходности добавляют восковые лица таких же заблудших сюда грешников, как и ты, застывшие в беспомощном смирении. И над всем этим преступно редко раздаётся тризна из дешёвых, хрипящих колонок: «Клиент с талоном номер…» — каждый раз с издёвкой не называя твой, но всё же давая тягучую надежду, что ты не сгинешь в этой замызганной пасти цвета упаковочного картона.
Когда же твой номер прозвучал, ты медленно подходишь к окну, собирая последнюю вежливость в вялый язык, дабы подкупить ею чёрта за столом. Но она утопает в сальном, как и его волосы, золотом тесте жареного пирожка, который он неспешно уплетает, прикасаясь к нему голыми руками. Чёрт даже не одарит тебя взглядом, как бы ты ни был хорош собой и любезен. Задача чертей — не служить тебе, а мучить. Они не знают твоего языка. По легендам, некоторые смельчаки пытались с ними говорить на их — хамском, — но терпели поражение, лишь затягивая свои мучения. Не получится обыграть чёрта в аду.
Теперь я свободен. Лишён сил, радости, аппетита. Но свободен. Это еще не искупление, но первый шаг к нему. Жаль, моего таланта не хватит на книгу, синьор Данте, но думаю: живи вы сейчас, ваша «Божественная комедия» запестрела бы новыми оборотами.