Потом они поговорили о том, почему была продана плантация ее отца, о том, как она начнет новую жизнь, чем отличаются крокодилы от аллигаторов и почему современные способы охоты на крокодилов достойны осуждения.

«Девчонкой и я охотилась на аллигаторов… Братья влезали в воду с длинными железными прутьями и тормошили аллигаторов, дразнили и щекотали их с целью заставить вылезти на берег, а раз на суше, я быстро затягивала их челюсти веревкой… А вот относительно охоты на черепах, так я этому спорту не сочувствую… На суше их переворачивают на спину, тогда несчастное животное в полной вашей власти… Сердце разрывается слышать, как плачут черепахи, лежа на спине. Плачут, вздыхают, рыдают, совсем как люди».

Потом «жизнь на пароходе застыла», и они остались на ночь на верхней палубе, сдвинув кресла, разложив их на ночь и покрывшись одним пледом.

И тут Пегги спросила его, не собирается ли он здесь поселиться и завести плантацию.
«По правде сказать нет, - отвечал юный еще Петр Сергеевич, - А почему Вы спрашиваете?
-Потому, что тогда я вам продала бы своих свиней… Смотрите, не проспите восхода солнца на Оклавахе».

Боткин спал беспокойно, все время пробуждаясь, а Пегги спала, как ни в чем не бывало, рядом в кресле. И он сказал себе: «Это какой-то самородок во всей чистоте ее красоты, но кроме внешней красоты, она обладает необыкновенной внутренней силой». «Я не мог только уяснить, что такое Пегги – малый ребенок или женщина?.. Ангел, сошедший с небес, или Мадонна, задержавшаяся на земле?».

Потом был восход «с дивным колоритом» - Пегги спала: потом пароход подошел к месту, где он должен был высаживаться – Пегги спала; потом он медлил до последнего, перед тем, как сойти – Пегги спала. А потом он «осторожно встал», покрыл Пегги своим пледом и «тихонько спустился по трапу».
-Зачем будить, - подумал я, - не лучше ли сохранить ее в воспоминании, как загадочную спящую царевну сказочной Оклавахи?

И тут как раз время поговорить о разнице между нашими характерами. Как встречаются на пароходах русские люди? Нет хэппи-эндов. Случайно встретились, получили солнечный удар, соединились на миг – и разбежались, всегда с тоской вспоминая друг друга.

«И прости, и уже навсегда, навеки… Потому что где же они теперь могут встретиться? ...Как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой, в этом Богом забытом городишке над то самой сияющей Волгой, по которой унес ее этот розовый пароход!» (Бунин, Солнечный удар).

Куприн, Тэффи – всё туда же. Случай, пыл, жар, вдруг ясность, что потерял – но поздно, больше никогда! Боткин сделал эту запись – зачем ее будить? прощай! - спустя 40 лет.

А если бы он был американцем? – Пегги, - сказал бы он, - я буду выводить свиней, я прикуплю огромный кусок плантации, не дальше, чем в десяти милях от тебя. О, Пегги, я брошу дипломатическую службу! А ты, Пегги, будешь плыть рядом «на спине большой черепахи среди водяных гиацинтов» в моих мечтах, ты будешь медленно уплывать по Оклавахе, «очарованная принцесса», а я на катере буду догонять тебя, «отбиваясь от тростников и белых лилий», под «нежные мелодии» П.И. Чайковского.

Так снилось следующей ночью дипломату из далекой северной страны П.С. Боткину, мчавшемуся на экспрессе в Нью-Йорк, чтобы успеть к рауту в английском посольстве.

Делать или мечтать? Встречаться или расставаться? Продавать, скрывая нежность, или нежничать, так ничего и не продав? Добиваться, рискнуть – или уйти, умчаться, чтобы вспоминать лет пятьдесят? Быть резким и расчетливым – или мечтать и погружаться в грезы?

Кто знает? Лучше быть и тем, и другим.
И тогда юный российский дипломат даст потомство в дебрях Флориды. А барышня, внучка американского президента Гранта, выйдет замуж за князя и осядет в России. Впрочем, так и случилось в семье Кантакузиных – Сперанских. Но это уже другая история.

Это моя колонка в "Неделе"

Как-то раз плыл по американской реке юный российский дипломат, забравшийся во Флориду к крокодилам и аллигаторам немного отдохнуть. Звали его Петр Боткин, был он внук знаменитого чаеторговца, сын знаменитого врача, все – Боткины, а он – просто Боткин, 2-й секретарь русской миссии в Вашингтоне, на краю света.

Три года он сидел, перебирая бумажки в Министерстве иностранных дел в Петербурге, мечтая выбраться хоть куда-нибудь, и, наконец, в 25 лет, в 1890-х, попал в Америку, куда никто не хотел. «Странно, - рассуждал он потом, вспоминая, - как у нас не любят отдаленных постов. Америку особенно избегают…

«Помилуйте, говорят, ведь оттуда письмо в Россию приходит только через три недели!»… Кроме того, Америки боялись из-за дороговизны жизни. Есть и еще одно соображение чисто служебного характера, которое так рельефно высказал мой приятель - чиновник: «Ехать в Америку – ведь это все равно, что добровольно отправляться на тот свет. Кто раз туда попал – крышка! Оттуда не выберетесь, голубчик мой. Пиши пропало. Забудут!» (здесь и ниже - П. Боткин. Картинки дипломатической жизни).

Но – приключения дороже! И наш герой отправился в далекие края, в нью-йоркский высший свет, на балы к девушкам. Фрак, белый жилет, «весь увешанный «бантиками, бутоньерками и разными котильонными безделушками».

«Живые картинки» из боярской жизни! Русский свадебный пир XVII века на благотворительных спектаклях в Нью-Йорке! Были, конечно, и дипломатические сложности, ибо «тип американской красавицы вовсе не подходил под тип русской красоты… Сарафаны висели на хорошеньких американках, как на вешалках. Мне пришлось каждую из них набивать подушками и футболками, чтобы преобразить худеньких стройных англо-саксонок в русских дебелых красулек».

Наконец, он «почувствовал… непреодолимую жажду отдыха» и погрузился на пароход на дикой реке Оклаваха, чтобы увидеть наяву «Америку Майн Рида». «Пароход был небольшой, коротенький и в три палубы» и казалось, что он «вошел в девственную область» и «первый проникает в непочатый край», среди затопленных «громадных деревьев», морских гиацинтов и крокодилов с черепахами.

На палубе была девочка 16-ти лет. «Такая она была разумная, взрослая и вместе с тем такой ребенок с чистыми, словно прозрачными глазами, естественно вьющимися волосами и загорелым личиком». Все ее знали и звали «Мисс Пегги».

«Она распоряжалась здоровенными» слугами на пароходе, «как большими сенбернарскими собаками и все ее слушались беспрекословно». Ее плантация была кому-то продана и «мисс Пегги приехала в эти края ликвидировать дела своего отца». На пристани она «с простотой заправской королевы» вступила «в серьезный разговор с плантатором, о чем-то договорилась с ним, пока в трюм парохода грузили апельсины. Потом пароход отчалил, рабочие плантации пели Пегги напутственную песню, а она долго махала им платочком.

«Я не мог оторвать глаз от Пегги – такая она мне казалась особенная. В этом маленьком, почти детском теле было столько величия, уверенности, отваги и красоты, а в нежном личике столько чистоты и детской наивности… Пегги полулежала в палубном кресле неподалеку от меня… а я сзади любовался, испытывая страстное желание заговорить с нею… Язык мой не поворачивался. Все, что я мог спросить мою соседку, казалось пошлым, банальным, глупым».

Так наступил вечер. На корме давала концерт пароходная прислуга. На мачтах зажглись факелы. Цапли, пеликаны и «злые орлы» метались над пароходом, «ослепленные факелами». Они остались вдвоем на верхней палубе.

«Вдруг Пегги всем корпусом повернулась в мою сторону и вся улыбающаяся, со смеющимися глазами:
-Да говорите, что вы смущаетесь, - произнесла она ласково, - такой большой, а точно мальчик… Кстати, о чем, собственно, вы хотели со мной поговорить?».

Он хотел знать обо всем, что ее касалось.
«Я приехала продавать свиней и только что совершила очень удачную сделку с плантатором, отчаянным жмотом. Он хотел меня провести, но это ему не удалось. Теперь я на пути в другое место, тоже по свиным делам».

И он же, о народе, спустя 10 лет: «Никто ведь не знал, как народ будет реагировать. Лужков с Поповым завозили к Белому дому водку. И если сначала там было тысячи две человек, то к вечеру стало тысяч семьдесят. Многие просто перепились». «Там пьяные: кто палкой стал бить, кто палатку набросил, чтобы ничего не видно было. Три человека погибли».

Главное действующее лицо в августовской драме – народ. Он не безмолвствовал. От 50 до 100 тыс. чел. решили – сами для себя – принять риски штурма Белого дома, риски смерти. В ночь с 19 на 20 августа, 1.00 – на площади перед Белым домом 15 – 20 тыс. москвичей. В следующую ночь, с 20 на 21 августа, в 2.15, когда все ждали штурма – вокруг Белого дома «около 50 тыс. чел. Еще десятки тысяч находятся на дальних подступах к Краснопресненской набережной». «К вечеру на площади перед зданием Верховного Совета России стояло от 50 до 100 тыс. чел.».

Только благодаря этим тысячам не пролилась кровь. Этот факт очевиден. «Самое страшное – …произошла полная консолидация армии, КГБ, милиции… Это были часы полной неизвестности. Полной непредсказуемости». 21 августа, 00.31. «Москва (РИА)… Бронетранспортеры продолжают расчищать себе дорогу к Дому Советов РСФСР. Участники обороны Дома Советов РСФСР обращаются к гражданам России, к москвичам: «Все к Белому дому!».

А что же члены ГКЧП? Они – те, кто прошел 1941 – 45 гг. Солдаты и дети войны, хлебнувшие горя. Еще один очевидный факт – они не смогли переступить через память о страшной войне, не смогли пролить «кровь своих». За это им – поклон, что бы они ни делали и что бы ни говорили потом.

Д. Язов – доброволец, взводный, ротный, на фронте с 1942 г. «ГКЧП обвиняют в нерешительности… Но я… не мог быть Пиночетом». «Мы не собирались брать Белый дом, даже свет и телефоны там не отключили». «Мы не собирались никого убивать». «Всё делали для того, чтобы была гражданская война. А я взял и вывел войска». «У здания Верховного Совета РСФСР собралось около 70 тыс. чел., поэтому вопрос о разгоне толпы даже не обсуждался на совещании ГКЧП… Это было похоже на ситуацию, когда пытаются зажечь спичку перед пороховой бочкой». Г. Янаев: «Ни о каком штурме не может быть и речи».

В 3.42 ночи, 21 августа РИА сообщило: «Войска уходят из города». А что было дальше? Перехват власти у ГКЧП, аресты, 35 тыс. страниц уголовного дела. «Просидел в Матросской Тишине 498 дней и ночей. Тюрьма – это жизнь в себе. Границы свободы становятся безразличными. 28 шагов в снежном обледенелом дворе». Суды, амнистия, а за ними вдруг – полоса признания.

Д. Язов в 2004 – 2020 гг. награжден 4 орденами, он – генеральный инспектор Минобороны. В. Стародубцев – депутат Госдумы, 8 лет – губернатор Тульской области. А. Лукьянов и В. Варенников – многолетние депутаты Госдумы. «Жизненный путь В. Крючкова является примером беззаветного служения своему Отечеству» (ФСБ РФ, 6.11.2007). Удивительно? Нет, люди ГКЧП – «плоть от плоти» народной. Они из деревень, из маленьких городков, из рабоче-крестьянских семей. То, что с ними произошло «потом», отражает изменения в сознании народа. После тяжелейших 1990-х многие думают так же, как они.

Что случилось бы, если бы ГКЧП победил? Гражданская война? Новая «Югославия» в стране с ядерным оружием? Приступ тоталитаризма – с попыткой возродить административно-командную систему? Какой бы сегодня была наша страна? Мы знаем только то, что ГКЧП резко ускорил распад СССР. С декабря 1991 г. СССР больше нет.

Можно только строить догадки. Люди ГКЧП отрицали либеральную демократию. Вся их жизнь прошла в «холодной войне». Для них счастьем было могущество СССР. Каким мог быть результат? Видимо, авторитаризм. Насколько жесткий? Мы не знаем. Они объективно двигались к Сталину.

М. Горбачев: «Путчисты предприняли попытку вернуть страну к тоталитаризму». Это – путч, государственный переворот. «На обмане совершен антиконституционный переворот. Законный Президент страны отстранен от исполнения своих обязанностей… Дача в Крыму, где я нахожусь… окружена войсками, и я нахожусь под арестом… Я лишен всякой связи, контактов с внешним миром». Это – из заявления М. Горбачева в ночь с 19 на 20 августа 1991 г. Та же позиция у Б. Ельцина: антиконституционный, «государственный переворот, являющийся ничем иным, как государственным преступлением».

У обвиняемых по делу ГКЧП – другое зрение. «Что это за «государственный переворот», который направлен на защиту, а не на свержение конституционного строя, на укрепление законной власти, на сохранение целостности государства?... Это был не «государственный переворот», не «заговор», а отчаянная попытка спасти закрепленный Конституцией СССР общественный строй».

«Никакого заточения Горбачева на даче в Форосе не было». «Измена президенту – пожалуй, да, имеет место. Но Родину свою я не предавал». «Мы были вместе с народом… заговора не было». «Наш Комитет не был предусмотрен союзной Конституцией. И тем не менее его создание было последним и… единственным способом для спасения и самой Конституции, и государства, в котором она была принята».

«Если ГКЧП и его решения рассматривать в отрыве от складывающейся в стране ситуации, их можно условно… назвать не совсем конституционными… Однако фактически ГКЧП действовал не от своего имени, а от имени народа, который выразил свою волю на референдуме о необходимости сохранения Союза». «Второй этап… 19 и 20 августа 1991 года… был вспышкой – выступлением руководителей высшего эшелона… против разлома государства».

Есть и «третья точка зрения». Еще до суда были опубликованы документы следствия (так делать нельзя). Письмо от 25 августа 1991 г.: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Огромное чувство стыда – тяжелого, давящего, неотступного – терзает постоянно… Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам… семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука эта политика! Будь она неладна… С глубоким уважением и надеждами, В. Крючков».

Письмо Бакатину от 24 августа 1991 г.: «Обращаюсь со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл в этом. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление». И он же, 10 лет спустя: «Горбачев окончательно саморазоблачается как безусловный предатель тех многих миллионов людей, которые шли за ним».

Любые исторические имена вхожи к нам в дом. Мы часто говорим о них, как о членах семьи. Нам важно понять, что они за люди. Насколько можно доверять их суждениям? Они искренни или же были вынуждены обстоятельствами? Нам стоит разделять их идеи? Они думают именно так? Эти люди глубоко влияют на общество и на наши судьбы.

Но какая же двойственность зрения! Вот трагические записи Д. Язова. Их нельзя было публиковать! «23.8.91… Всему конец, имею в виду собственную жизнь. Утром снял мундир Маршала Советского Союза. Поделом! Так и надо. Чего добивался? Прослужив 50 лет, я не отличил от политической проститутки себя – солдата, прошедшего войну… 24.8.91. Слушаю в одиночной камере радио о событиях 19, 20, 21 в Москве. Понял, как я был далек от народа… Мнение о развале государства, о нищете - я полагал, что это разделяет народ. Нет, народ не принял Обращения. Народ политизирован, почувствовал свободу, а мы полагали совершенно обратное. Я стал игрушкой в руках политиканов!».

Почти все, кто был в центре событий 18 – 22 августа 1991 г. – больше 30 лет назад – оставили свидетельства, исповеди, книги. Для кого-то из них это был путч, переворот, предательство и измена, для других – попытка сохранить страну, которой они служили. Оценки истории будут меняться год от году. А у нас, у каждого – своя позиция, и мало кто готов ее менять.
Так что же делать? Ответ – опираться в драме августа 1991 г. только на факты. На первых ролях в ней было всё высшее руководство СССР и РСФСР. И еще – народ. В этот раз он не безмолвствовал.

В 1989 – 1991 гг. набирал силу распад СССР, с «парадом суверенитетов», с резким ослаблением «центра» и вертикалей, при нарастании кризиса в экономике и хаотическом демонтаже административной системы хозяйства. Вместо эволюции – война идей, характеров, амбиций и институтов за власть.

4 августа 1991 г. Президент СССР М. Горбачев убывает на отдых в Форос (Крым). С 7 августа КГБ ведется «проработка варианта ввода чрезвычайного положения».

15 августа «Правда» публикует согласованный проект Союзного договора (за Союзом оборона, безопасность, госграница, внешняя политика, единая экономическая политика, союзный бюджет, союзные органы власти – Верховный Совет, президент, кабинет министров и др.). В нем – отклонения от итогов референдума о существовании СССР (76% голосовавших, 113,5 млн чел. за сохранение СССР). Этот проект не выражает в полной мере «волю советского народа».

На 20 августа назначен первый этап подписания Союзного договора (6 республик). Еще чуть – чуть – и изменения Союза ССР станут необратимыми.

В ответ события набирают скорость. 17 августа на конспиративном объекте КГБ в Москве разрабатывается «план захвата власти». По другой версии – ни о каком плане не шла речь, обсуждалась «обстановка в стране» и «что делать». 18 августа к М. Горбачеву в Форос неожиданно прилетает делегация из Москвы: вы с нами или нет? Ответ – нет.

Как следствие, в тот же день М. Горбачев отстранен от власти. 18 августа издан указ вице-президента СССР Г. Янаева: «В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР вступил в исполнение обязанностей Президента СССР с 19 августа 1991 года».

В указе – неправда. Никакой «невозможности по состоянию здоровья» нет, это доказано. Сама формула содержит угрозу жизни Горбачева. Эта угроза им воспринята в полной мере. Горбачев лишен связи и изолирован, под усиленной охраной, в Форосе.

В тот же день, 18 августа создан ГКЧП (Госкомитет по чрезвычайному положению). Конституцией не предусмотрен. В нем 8 человек, включая вице-президента СССР, премьер-министра, министров обороны, внутренних дел, председателя КГБ СССР. 19 августа ГКЧП установил главенство законов и решений органов власти СССР над республиканскими и региональными, приостановлена деятельность партий, расформировываются структуры власти и управления, противоречащие законам СССР, запрещены митинги, шествия и забастовки, в Москве введено чрезвычайное положение, закрываются все газеты, кроме 9 центральных; берется под контроль телевидение и радио.

В тот же день, 19 августа с 7.00 утра в Москву вводятся войска. «Было привлечено из двух дивизий 3806 человек и около двух тысяч от ВДВ» плюс сотни единиц боевой техники (362 танка, 140 БМП, 148 БТР). Все войска СССР приведены в повышенную боевую готовность.

Такова завязка драмы. Каждое событие 18 – 22 августа впоследствии имело двойную или даже тройную трактовку, в зависимости от того, кто ее создавал – М. Горбачев, Б. Ельцин, те, кто находился в их круге, или же обвиняемые по делу ГКЧП, закончившемся в 1994 г. амнистией и оправданием по суду В. Варенникова.

Что будет после подписания мирного соглашения?
1) Жизнь как "раньше"? Нет
2) Гонка вооружений? Да
3) Либерализация в России? Нет
4) Поиски чего-либо нового, "великого"? Да
5) Сосредоточение на внутренней экономике? На задачах развития? Скорее всего, нет.
6) Дальнейшее обособление? Скорее всего. да.
7) Дальнейшие внутренние ужесточения? Да.
8) Путь ли это к ослаблению? Да.
Страна нуждается в глубоких реформах