Правила сохранения
Как сделать легче нашим растревоженным, полным горечи сознаниям, которые больше не могут терпеть? Новая реальность, «потрясенное» общество, могут продлиться десятки лет. У каждого будут – и уже есть – потери.
Очень важно сохранять жизнеспособность – свою и семьи. Если нужно вовремя уйти – уходите. Если жизнь принуждает замолчать — хотя бы не кричите. Еще раз подумайте, где будут ваши ямы, где пропасти, где самые слабые места, в которые можно провалиться.

Что нужно неминуемо обрезать, чтобы не потерять себя – в общении, в рабочих местах, в имуществе. О чем не плакать, просто вычистить из головы. И еще – чем жить хотя бы год. Как не потерять доступ к деньгам, к честной информации, к любым вещам, сохраняющим жизнь семьи. И самое главное — как не потерять самого себя, своей души, своей чести и своего достоинства.

Общество – морозильник, общество – «нельзя», подцензурное общество, общество с ограниченными ресурсами, общество закрытое или полузакрытое, общество, где тобой пытаются прямо управлять, до глубины мозгов обрабатывая твое сознание, общество, находящееся под колоссальным напряжением. В нем придется жить, натягивая его на себя, пытаясь оставаться самим собой – и выживать, делая это всей семьей.

Хочется плакать? Да. Ненавистно до глубины души? Да. Рано или поздно изменится? Да. Но в любом случае придется выживать с достоинством, понимая, как все устроено. Так было с теми, кто, пережив 1917–1919 годы, очнулся в новом мире.
Легче сказать, чем сделать. Но делать придется. Считайте, что вас подняли на высоту в четыре километра, и вам нужно там быть, день за днем, может быть, годами. Как это делать - читайте дальше

Из моей книги "Потрясенные общества. Правила жизни в эпоху перемен" (2025)

Я проводил Катёнушку до Новинского бульвара. Я, конечно, был в блаженном настроении, но никому о своем счастье не сказал. На другой день Катёнушка должна была поехать к своему отцу… Я пришел на Шаболовку и объявил, что сам провожу ее на вокзал. Проводивши Катёну до купе вагона, я перекрестил ее и в первый раз поцеловал».6

Перекрестил — в распахнутом купе вагона — и в первый раз поцеловал!

Что ж, конвейер! Гимназия дала отмашку – препятствий к браку с бывшей ученицей, девицей Екатериной Васильевной Власовой, не имеется. Родители благословили. 7 мая 1906 г. «на торжество я надел фрак и взял свой цилиндр, который был куплен еще в Берлине в 1900 году».7 В петлицу вдел цветок жасмина.

Четырехместная карета с невестой, университетская церковь, венчание, троекратный поцелуй, а дальше – 40 с лишним лет жизни вместе, трое детей, когда никто «так и не уразумел, кто из нас “глава”. Во всяком случае, ни я, ни Катёнушка на эту роль никогда не претендовали». То, что Государственная дума Российской империи I созыва открылась за 10 дней до этого события, значения не имеет.

Между тем уже 1907-й год, Первая Дума распущена, за ней спешит Дума вторая. 7 марта 1907 г., Столыпин: «Преобразованное по воле Монарха отечество наше должно превратиться в государство правовое».8

Зёрнов: «К марту ожидался наш первенец… Это радость ощущения бессмертия. Ведь в детях продолжается наша жизнь. Какое удовольствие я испытывал от того, что мог нарядить свою Катёнушку. Мы вместе с ней ходили покупать материал на нарядное платье, купили синий вельвет, и Катёне сшили очень красивое платье с треном и высокой талией, как того требовало ожидавшееся событие.

Сшила себе Катёна ротонду, их тогда вообще носили, а для Катёны она была в её положении и весьма удобна. Ротонда была на белом меху молодого барашка, с воротником из белой козы. Это, конечно, не чернобурая лисица, но ротонда… нам очень нравилась».9

Что ж, в марте 1907 г., в плановом порядке, хотя и не без трудностей, у них появляется Митюня, первый сын, а в Госдуме обваливается потолок, чуть не похоронив под собой сотни депутатов.

Как бы проспать революцию? Как бы пройти мимо, пробежать трудные времена, когда нет сил думать, нет желания действовать, когда всё на свете перевернулось и хочется только одного: забыть, забыться, закрыться, раз и навсегда. Как проспать?

Любить – и тогда это время станет золотым. Быть вместе – и тогда оно покажется таким же, как летом. Быть на лету – и все сумасшествия, все глупости, весь ужас несчастного общества станут ничем. Везет тому, кто любит в самую тяжелую пору Отечества – тогда он будет безукоризненно счастлив, видя поблизости только предмет своей любви.

Из моей книги "Потрясенные общества. Правила жизни в эпоху перемен" (2025)

Вы может проспать революцию или даже ее не заметить.
Кругом будет стрельба, прямо на улицах, и даже орудиями прямой наводкой – по домам, по верхним этажам, а вы будете летать по воздуху, и этот воздух будет сам вас нести.
Для этого вам должно быть лет 27, и вы должны быть отчаянно влюблены в бывшую свою ученицу, ибо вы ее еще в шестом классе заметили, хотя и не могли подойти к ней годами. Учитель и его ученица — этика!
Какое время? Шла Русско-японская война (1904–1905 гг.), Цусима, Порт-Артур. Потом, без передышки, год 1905-й, дело было в Москве, даже в центре Москвы, на Шаболовке, и кругом было полно высоких баррикад.

Владимир Зёрнов, физик, учитель физики в гимназии, с бородкой, будущий «революционный ректор Саратовского университета», влюбился в Москве в Катёнушку Власову, золотую медалистку, которой очень гордился. Звал ее Катёнушкой всю жизнь.

Впрочем, сначала она была в шестом классе. И год был неподходящий – 1902-й. Но стратегические планы уже имелись. «Катю Власову нельзя было не заметить сразу как из-за её милого вида, скромного поведения, так и из-за совершенно исключительных по культурности ответов. Она была общей любимицей преподавателей…

Но с Катей, пока она была ученицей, я держал себя строго, и никто не догадывался о моих мыслях и намерениях. Скорее окружающим казалось, что я ухаживаю то за одной, то за другой интересной девицей».1

1904 год — уже не ученица. И сразу мечты. Новый Иерусалим. «В монастырской гостинице мы пили чай, а за самоваром сидела и разливала чай Катя Власова. Я так и видел её хозяйкой моего дома».

«Разумеется, я называл ее тогда по имени-отчеству».2 Господи, девица – красавица, 18 лет, и – Екатерина Васильевна! Пожалуйте сюда, есть ли возможность – туда?
Как же осторожно он к ней приближался! Вот первый раз, со всей деликатностью, посетил ее семью при посредничестве друзей, чтобы познакомиться с родителями. А вот стал – вечер за длинным веселым вечером – почти своим. Приходил не без дела, со скрипкой, он отлично играл, а мать Катёнушки — прекрасный музыкант.

Что дальше? Новый шаг, очень осторожный, чтобы стать поближе: письмо, когда она уехала на время, «конечно, самое обыкновенное, так сказать повествовательное», а «Катёнушка также ответила письмом и тоже бесхитростным».3 Ответила! И вот, наконец, стал бывать один, без друзей, «которые были совершенно не осведомлены о моих стратегических планах».4 Очень боялся спугнуть ее, наверное, или потерять лицо.

Так в пристрелках прошел весь боевой 1905 г. Учреждалась Государственная Дума, бунтовал «Потемкин», Манифест 17 октября сулил неслыханные свободы, бастовали 2 млн человек, а в декабре вся Москва покрылась баррикадами и начались перестрелки.

Это значит, что, когда настал момент решающий, великий, можно сказать, момент на всю жизнь, в Москве был бунт. Всё решили в их отношениях — окончательно и бесповоротно — баррикады.

«Я вызвал к телефону Катёнушку. Когда же мы начали разговаривать, нас почему-то разъединили. Позже прояснилась и причина: около дома на Шаболовке рабочие строили баррикаду и как раз в момент нашего разговора срубили столб с телефонными проводами.

Тогда-то я себе и уяснил, что раз такие случайные обстоятельства мешают возможности даже разговаривать по телефону, то надо всегда быть вместе. И я решил: при первом же свидании скажу об этом Катёнушке».5

Где найти еще такие баррикады? Так нужны счастливые семьи!
Свидание случилось ближе к Рождеству 1905 года. «Уличные бои были ликвидированы и стало опять возможным перемещаться по городу». «Мы пошли с Катёнушкой пешком. Говорили ли о чём — не помню. Подходя к Крымскому мосту, я спросил её:
— Вы моя ведь?
— Да, конечно! — ответила Катёнушка.

Я взял её под руку — и с тех пор мы связаны всю жизнь. Может, мне теперь уж так кажется, но был чудный вечер и золотое солнце светило нам навстречу, когда мы под руку переходили Крымский мост. На Крымской площади я кликнул извозчика:
— На Новинский бульвар!
— Пожалуйста — двадцать копеек, — привычно отозвался тот. Катёнушка уверяет, что я, ничего не соображая, ответил ему:
— Сорок!